Тонкая работа - Страница 117

117

Я ничего ей не могу ответить. Потому что, на самом деле, откуда мне знать, кто делает эти кольца и что за буквы на них гравируют? Я повторяю уже не так уверенно:

— Моя мать пришла сюда одна, без мужа. Больная. А мой отец... И мой дядя... — Я поднимаю глаза.— Дядя. Зачем ему лгать?

— А зачем ему говорить правду? — замечает Ричард, отлепившись от двери. — Готов поклясться, что его сестра до этого ужасного случая была девушкой честной, только очень несчастной, но несчастье это такого свойства... в общем, мужчинам не пристало об этом распространяться...

Я снова смотрю на кольцо. На нем царапина, маленькой девочкой я очень любила ее разглядывать — думала, она от удара вражеским штыком. Теперь же золото кажется мне легким, будто его продырявили и стала дутая пустышка.

— Моя мать, — продолжаю твердить я, — сошла с ума. И родила меня на столе — ее крепко связали. Нет!.. — Я закрываю ладонями глаза. — Ладно, возможно, я это сама придумала, но как же все остальное? Мать моя была безумной — ее держали под замком в доме для умалишенных, мне все всегда говорили об этом, чтобы я, не дай бог, не пошла по ее стопам.

— Конечно, она такой и была, раз ее упрятали под замок, — говорит Ричард, — порой девушек прячут, как мы знаем, для удовольствия джентльменов. Но нет, лучше пока помолчу. — Это миссис Саксби метнула в него суровый взгляд. — А вас, Мод, держали в постоянном страхе, пугали, что будете такой же. И что же с вами стало в результате? Вы стали забитой, робкой, о себе не думали нисколько — дяде вашему как раз это и надо было. Разве я не говорил вам, какой он мерзавец?

— Вы ошибаетесь, — говорю я.

— Нет, не ошибается, — отвечает за него миссис Саксби.

— Возможно, даже сейчас вы лжете. Оба лжете!

— Могли бы... — Она постукивает пальцем по губам. — Но нет, милая девочка, мы правду говорим.

— Но мой дядя, — опять начинаю я, — и дядины слуги. Мистер Пей, миссис Стайлз...

Но вспоминаю вдруг плечо мистера Пея, на котором он нес меня к леднику, и его слова: «Строите из себя благородную даму, да?» А потом, потом — жесткая хватка миссис Стайлз, когда она дышит мне в лицо: «Почему ваша мать, при всем ее богатстве, оказалась дрянью!..»

Я поняла, все поняла. Кольцо все еще у меня в руках. И с плачем я швыряю его на пол — как когда-то в детстве с досады швыряла чашки и блюдца.

— Будь он проклят! — кричу я. Вспоминаю, как стояла возле дядиной кровати с бритвой в руке. «Обманутое доверие». — Проклят!

Ричард кивает. Я оборачиваюсь к нему:

— И вы будьте прокляты, вместе с ним! Все это время вы — вы знали! Что ж не сказали мне тогда, в «Терновнике»? Думали, так я вернее соглашусь бежать с вами? Зачем было так долго ждать и тащить меня сюда — в эту дыру! — чтобы поразить этой новостью?

— Поразить новостью? — отвечает Ричард со странной усмешкой. — Мод, милая моя Мод, вы опережаете события.

Я не понимаю, о чем он. Да и не пытаюсь понять. Я думаю о дяде, о матери — как она, больная и несчастная, забрела сюда...

Ричард приглаживает усы.

— Миссис Саксби, — спрашивает он, — не найдется ли у вас чего-нибудь выпить? У меня что-то в горле пересохло. Это у меня предчувствие такое. Как в казино, когда раскручивают рулетку, или в театре, перед тем как выпустят фей.

Миссис Саксби, помедлив, направляется к полке, открывает ящик, достает оттуда бутылку. И еще три стакана с золотым ободком. Протирает их слегка, поводив по юбке.

— Надеюсь, мисс Лилли, вы не думаете, что это херес, — говорит она, наливая. В спертом воздухе тесной каморки сразу запахло чем-то терпким. — Хереса в спальне дамы я не потерплю, но вот рюмочку хорошего бренди — только для поднятия духа, — что в этом плохого, одна только польза.

— Плохого — ничего, — кивает Ричард.

Протягивает мне стакан, я так плохо соображаю от волнения и злости, что без раздумий беру у него стакан и залпом выпиваю, словно это вино.

— Видна сноровка, — говорит миссис Саксби одобрительно.

— Особенно если на бутылке надпись: «Лекарство». Да, Мод?

Я не отвечаю ему. Бренди обжигает. Я сажусь на край кровати и развязываю тесемки плаща. В комнате стало почти темно: скоро ночь. Каминный экран из конского волоса кажется совсем черным, на полу от него густая тень. Стены — они оклеены бумажными обоями, где в цветочек, а где в ромбик — потемнели и словно надвинулись грозно. Рисунок кисейного шарфа проступает на фоне окна: за ним жужжит и бьется о стекло муха.

Я сижу, уронив голову на руки. Разум мой, как и все в этой комнате, окутывает тьма, мысли текут, но все они довольно бессвязные. Я не задаю вопросов — хотя непременно задала бы, если бы речь шла о какой-нибудь другой девочке, — не спрашиваю, зачем они заманили меня сюда, что собираются со мной сделать, зачем им понадобилось одурачивать меня и запутывать. И дядя мой — каков злодей! «Моя мать, доведенная до отчаяния, пришла сюда и лежала, истекая кровью, в этом разбойничьем логове. И не безумная, нет, не безумная...»

Наверное, выражение лица у меня странное. Ричард говорит:

— Мод, взгляните на меня. Забудьте о дяде и о дядином доме. Забудьте о той женщине, о Марианне.

— Я буду думать о ней, — отвечаю, — я буду думать о ней, как всегда думала: как о дуре! Но мой отец — вы сказали, он из благородных? И я у них была сиротой столько лет... А отец мой жив? Неужели он ни разу...

— Мод, Мод, — говорит он, вздыхая и возвращаясь на прежнее место, к двери. — Оглянитесь вокруг. Вспомните, как вы оказались здесь. Думаете, я выманил вас из «Терновника», только чтобы поведать семейные тайны — и все?

117