«Зато у нас есть Сью, — словно бы говорил ее взгляд. — Пусть нам сейчас нелегко. Но вот — Сью. Она-то нас и выручит».
Что ж, пусть себе думает что хочет, хотя у меня на этот счет были другие соображения. Я краем уха слышала, что у нее когда-то давным-давно был свой ребеночек — девочка, она родилась мертвой. И мне казалось, что именно это личико, личико умершей девочки, она видит, когда глядит на меня этим своим отрешенным взглядом. При мысли об этом мне порой становилось не по себе, потому что, согласитесь, довольно неприятно, что в тебе любят на самом деле не тебя, а кого-то совсем чужого, незнакомого...
Тогда мне казалось, я знаю о том, что такое любовь. И вообще про все на свете знаю. Если бы меня спросили, как я думаю жить дальше, я бы ответила, что хочу выхаживать детишек. Что, вероятно, выйду замуж — за вора или перекупщика. Когда мне было лет пятнадцать, один мальчишка подарил мне украденную пряжку и сказал, что мечтает меня поцеловать. Другой, чуть позже, повадился стоять перед дверью и насвистывать «Дочь лудильщика»,чем сильно меня смущал. Миссис Саксби быстро отвадила обоих. Она берегла меня пуще глаза, и в этом смысле тоже.
— И для кого, интересно, вы ее держите? — кричали мальчишки. — Для принца Эдди, что ли?
Думаю, люди, заглядывавшие на Лэнт-стрит, считали меня туповатой. В смысле не ушлой. Может, так оно и было, если мерить мерками, принятыми в Боро. Но мне самой казалось, что я достаточно пронырливая. Ведь невозможно вырасти в доме, где творятся такие дела, и не получить ни малейшего представления о том, что чего стоит — или может стоить со временем.
Вы меня понимаете?
Вы все ждете, когда же наконец начнется моя история. Да и я ждала — тогда. Но история моя уже началась — а я, как и вы, этого даже и не заметила.
Вот когда, кажется, она началась на самом деле.
Зимняя ночь. Несколько недель после Рождества, когда я отметила свой очередной день рождения. Мне семнадцать. Ночь выдалась темная, промозглая, с густым туманом и противной моросью — не то дождь, не то снег. Как раз для воров и перекупщиков: темными зимними ночами дела обделывать лучше всего, потому что простые люди сидят по домам, столичные щеголи отчаливают в загородные имения, а большие дома в Лондоне стоят запертые на замок, пустые, только и ждут грабителей. В такие ночи к нам всегда притекало много добра, а выручка мистера Иббза была больше обычного. Холод делал воров сговорчивее.
Нам же на Лэнт-стрит холод был не страшен, потому что помимо кухонного очага была у нас еще и жаровня мистера Иббза, он исправно поддерживал в ней огонь: в любой момент она могла понадобиться — что-нибудь перековать или вовсе расплавить. В ту ночь возле нее возились трое или четверо парнишек — они вытапливали золото из соверенов. Чуть поодаль восседала на своем кресле миссис Саксби, покачивая колыбель с парой малюток, и еще там были парень и девушка, жившие в нашем доме, — Джон Врум и Неженка Уоррен.
Джон был чернявый и худосочный парнишка лет четырнадцати. Он постоянно что-нибудь жевал. Думаю, это из-за глистов. В тот вечер он грыз арахис, разбрасывая по полу шелуху.
Миссис Саксби сделала ему замечание.
— Веди себя как полагается, — сказала она. — Мусоришь тут, а Сью убирать за тобой.
На что Джон ответил:
— Бедняга Сью, прямо сердце кровью обливается.
На самом деле ему плевать было на меня. Это он из ревности. Он, как и я, был сирота, мать его умерла, и к нам он попал еще младенцем. Но был таким страшненьким, что никто не захотел взять его к себе. Миссис Саксби нянчила его лет до четырех-пяти, а потом отдала в приход — но уже тогда он был сущий сорванец и все норовил сбежать из работного дома. В конце концов она упросила одного капитана взять его на корабль, он сплавал аж до Китая и вернулся в Боро при деньгах, чем и похвалялся. Денег хватило лишь на месяц. Теперь он жил на Лэнт-стрит и выполнял поручения мистера Иббза, а кроме того, обделывал кой-какие свои делишки, а Неженка ему помогала.
Это была рослая рыжая девица двадцати трех лет, довольно простоватая на вид. Руки у нее были гладкие, белые, а как она шила — любо-дорого глядеть! Джон задал ей работу — нашивать собачьи шкурки на ворованных собак, чтобы они казались попородистей.
Он был в деле с собачьим вором. Тот держал пару сук; когда у них начиналась течка, выводил на улицу, и породистые псы, забыв о своем хозяине, увязывались за ним. Потом делец возвращал собак хозяевам за десятифунтовую мзду. С охотничьими — это получается лучше всего, ну и с дамскими болонками тоже можно сговориться. Хотя попадаются такие хозяева, которые ни за что не заплатят — даже если отрежете собаке хвост и пошлете им его по почте, все равно не получите ни гроша, такие жестокосердые, — ну и вот, тех собак, которые остались невостребованными, этот Джонов приятель душил и продавал ему за бесценок. Что Джон делал с мясом, не знаю, — наверно, продавал как крольчатину или съедал сам, — но шкуры, как я уже сказала, он оставлял себе, и Неженка нашивала мех на обычных дворняжек — их он потом продавал как породистых на Уайтчепелском рынке.
Из меховых обрезков она шила ему шубу. В тот вечер она как раз этим и занималась. Верх почти закончила: ворот и плечи были готовы и даже рукава, и шубейка уже получалась из сорока псин. Все это ее рукоделие издавало жуткий запах — она сидела у огня,— и наш домашний пес (не сторожевой, Джек, а другой, каштановый, которого назвали Чарли Хвост, как того вора в стишке) весь извелся.
Время от времени Неженка показывала нам свою работу, чтобы мы оценили, как ладно у нее получается.