Тонкая работа - Страница 50

«Десять дней осталось, — говорила я сама себе. — Еще десять дней — и ты будешь богата!»

Но едва я произносила эти слова, слышался гулкий бой часов, и у меня холодок пробегал по спине при мысли о том, что план наш еще на один час стал ближе к завершению, что стальные челюсти капкана все сильнее смыкаются над ней и все труднее их разомкнуть.

Конечно, она тоже замечала, как идет время. Она вернулась к старым привычкам: гуляла, ела, лежала в постели, — делала все как будто то же самое, только через силу, аккуратно и четко, как заводная кукла. То ли из опасения выдать себя, то ли чтобы не казалось, что время бежит слишком быстро. Я смотрела, как она пьет чай: поднимает чашку, отпивает глоток, ставит на стол, снова поднимает и снова отпивает — как машина. Или еще — как она шьет: быстро, нервно летает игла, и криво ложатся стежки. И я отворачивалась. Я вспоминала, как, свернув ковер, мы танцевали с ней польку. Вспоминала день, когда стачивала ей сломанный зуб. Как держала ее за подбородок и пальцем ощущала ее язык. Тогда это казалось обычным делом, теперь же даже подумать об этом было странно...

Она снова начала видеть сны. Вскакивала по ночам — ей снились кошмары. Пару раз даже с постели вставала, бродила по комнате.

— Вы не спите? — спрашивала она, заметив, что я шевельнулась.

Подходила и, дрожа, ложилась рядом, тянулась меня обнять, но тотчас убирала руки. Иногда тихонько плакала. А иной раз задавала странные вопросы, вроде: «Это наяву? Вы видите меня? Это не во сне?»

— Засыпайте скорей, — сказала я как-то ночью.

Это была одна из последних ночей в «Терновнике».

— Я боюсь, — ответила она. — Ох, Сью, мне так страшно...

Голос ее на этот раз был не тихим и вялым, а, напротив, чистым и звонким, но была в нем такая печаль, что сон мой как рукой сняло, и я посмотрела ей в лицо. Но лица не увидела. Светильник, который она всегда держала зажженным, не горел — должно быть, перевернулся или масло выгорело. Занавеси, как всегда, задернуты. Думаю, было часа три или четыре ночи. Под балдахином темно, как в сундуке. И только ее дыхание. У самого моего лица.

— Отчего страшно? спросила я.

— Мне снилось, что я замужем...

Я отвернулась. Она задышала мне в ухо. Слишком громко, как мне показалось в полной тишине. Я сказала:

— Ну скоро вы и впрямь выйдете замуж.

— Правда?

— Вы не хуже меня знаете. А теперь засыпайте лучше.

Но она не заснула. Она лежала тихо, не шевелясь. И слышно было, как бьется ее сердце. Наконец она позвала меня тихо, шепотом:

— Сью...

— Что еще, мисс?

Она облизнула губы.

— Как вы думаете, я хорошая? — спросила она.

Так мог бы спросить ребенок, но я почему-то разволновалась. Я снова повернулась и стала вглядываться в темноту, силясь разглядеть ее лицо.

— Хорошая, мисс? — спросила я, щурясь.

— Значит, вы так думаете, — сказала она печально.

— Конечно!

— А я не хочу, чтобы вы так думали. Не хочу быть хорошей. Я хочу быть умной.

«А я хочу, чтобы ты наконец заснула», — подумала я. Но, конечно, я этого ей не сказала. А сказала другое:

— Умной? Да вы и так умная! Вы же прочли все эти книги из дядиной библиотеки?

Она не ответила. И даже не шевельнулась. Только сердце ее учащенно забилось — я это чувствовала. Она затаила дыхание. Потом заговорила.

— Сью, скажите мне...

«Скажите мне правду» — вот что готовилась я услышать. И сердце мое тоже вдруг гулко забилось. Меня бросило в жар. «Она знает! Она догадалась!» — пронеслось у меня в голове. Слава богу!

Но я ошиблась. Нет, вовсе не это было у нее на уме. Она снова глубоко вздохнула, и снова я почувствовала, что она хочет, но не решается задать какой-то страшный вопрос. Мне бы следовало догадаться, что это за вопрос, потому что, думаю, она целый месяц мучилась над ним, не решаясь спросить прямо. И вот у нее вырвалось.

— Я бы хотела знать... Скажите, — прошептала она, — что должна делать жена в первую брачную ночь?

От этих слов я густо покраснела. Может, и она тоже — в темноте было не разобрать.

— А вы разве не знаете? — ответила я.

— Знаю: что-то там такое происходит.

— А что — вы не знаете?

— Откуда мне знать?

— Нет, правда, мисс, не знаете?

— Откуда? — взмолилась она и села в постели. — Разве вы не понимаете? Не понимаете? Я не могу даже сказать, чего я не знаю! — Ее трясло, но я почувствовала, что она пытается совладать с собой. — Я думаю, — сказала она нарочито безразличным голосом, — что он поцелует меня. Поцелует?

И снова я ощутила на щеке ее дыхание. Слово «поцелует» словно обожгло мне щеку. И я опять смутилась.

— Так поцелует? — настаивала она.

— Да, мисс.

Мне показалось, она кивнула.

— В щеку? — продолжала она. — Или в губы?

— В губы, наверное.

— В губы. Так-так... — Она поднесла руки к лицу: мелькнули во тьме белые перчатки, послышался шорох — она провела пальцами по губам. Звук показался мне оглушительным, кровать — слишком тесной, а тьма под пологом — густой и тягучей, как деготь. Жаль, что фитиль перегорел, подумалось мне. И вдруг мне захотелось — и это в первый и последний раз! — услышать бой часов. Но вокруг была только тишина да ее частое дыхание. Только тьма и во тьме — ее белые руки. Весь остальной мир словно съежился или вовсе исчез.

— Что еще, — настаивала она, — он захочет сделать со мной?

«Отвечай короче. Чем короче, тем лучше. Коротко и откровенно». Но с ней трудно было говорить откровенно.

— Он захочет, — сказала я, помедлив немного, — обнять вас.

Рука ее замерла.