Тонкая работа - Страница 109

109

Я, замерев, гляжу во все глаза. «Смотри, Мод, — говорю я себе. — Вот твое будущее. Вот твоя свобода, она разворачивается перед тобой, как скатанное белье...»

И думаю: «Очень ли плохо теперь Сью? И куда они ее отвели, где она сейчас?»

Ричард пытается разглядеть мое лицо.

— Вы, часом, не плачете, а? — спрашивает. — Ну хватит переживать.

— Не смотрите на меня, — прошу я.

— Что, может, вернуться в «Терновник», к книжкам? Сами же знаете, что нет. Вы сами этого хотели. А как добились — это вскоре позабудется. Поверьте мне, я кое-что понимаю в таких делах. Наберитесь терпения. Нам обоим нужно набраться терпения. Придется провести бок о бок еще много недель — пока не получим наследство. Извините, что был резок с вами. Ну же, Мод... Скоро приедем в Лондон. А там все пойдет совсем по-другому, уверяю вас...

Я не отвечаю. Наконец, выругавшись, он отстает от меня. Вечереет — а может, это просто небо чем ближе к Лондону, тем темнее. Оконное стекло теперь в прожилках копоти. Пейзажи какие-то унылые, жалкие. Вместо каменных домиков — деревянные постройки, в некоторых окнах нет стекол, доски выломаны. Вместо садов — пустоши с сорняками, потом сорняки уступили место канавам, канавы — грязным каналам, разбитым дорогам, кучам гравия, земли или угля. «Пусть даже уголь, — продолжаю я твердить про себя, — все равно это часть твоей свободы», — и чувствую, что начинаю волноваться. Но волнение перерастает в беспокойство. Мне всегда казалось, что Лондон — как дом в парке, огражденный стенами. Я представляла, что его здания вырастут передо мной — высокие, ровные, крепкие. И совершенно не ожидала, что он так неаккуратно раскинулся по окраинам, начиная с почти деревенских домишек. Я-то думала, он цельный, а теперь вижу проплешины пустырей, раны канав, недостроенные дома и церкви, без окон, без крыши, — торчат одни балки, как обглоданные кости.

На стекле хлопья сажи — как сетка на моей вуали. Поезд начинает подниматься. Ощущение не из приятных. Мы проезжаем через улицы — серые, черные, — столько похожих улиц, ни за что не отличила бы одну от другой! Какая мешанина из окон, дверей, крыш и труб, лошадей и экипажей, мужчин и женщин! Пестреют деревянные щиты с объявлениями и аляповатые вывески: «Испанские жалюзи», «Свинцовые гробы», «Ветошь». Слова, слова, везде слова. Высотой в шесть футов. Кричащие, визжащие, ревущие: «Кожа и сапожные принадлежности», «Сдается», «Брумы — изящные кареты», «Изготовитель обоев», «Поставщики», «Сдается!», «Сдается!», «По подписке»...

Слова, слова — сплошь по лику Лондона. Гляжу на них и зажмуриваюсь. Когда я снова открываю глаза, мы нырнули вниз: кирпичные стены в густой копоти вздыбились над поездом, и в вагоне стало сумрачно. Потом на нас надвигается матово-стеклянная громада сводчатой крыши, исчерканной нитями пара. Поезд с пугающим скрежетом останавливается. Визг каких-то железок, хлопанье дверей, мощная топочущая лавина — так мне кажется — тысяч и тысяч людей.

— Паддингтонский вокзал, — произносит Ричард. — Выходим.

Он оживился — и говорит, и движется быстрее. Он изменился. На меня не глядит — а мне почему-то хочется, чтобы посмотрел. Находит носильщика — отнести наши вещи. Мы встаем в один ряд с другими людьми — я знаю, это называется «очередь» — и ждем наемную карету, я читала о таких в дядиных книгах. В наемной карете можно целоваться, можно позволить себе всякие вольности с любовником, приказав кучеру ездить по Риджентс-парку. Я знаю Лондон. Лондон — это город, где исполняются все заветные желания. Но этого места, где такой шум и толкотня, этого места я не знаю. Все здесь устремлены куда-то, а куда — мне не понять. Здесь по стенам слова, слова, а я не могу их прочесть. Размеренность, бесконечная повторяемость всего: кирпичной кладки, домов, улиц, людей — одежды, лиц, выражений, — все это поражает и утомляет меня. Я стою рядом с Ричардом, держу его под руку. Только бы он не ушел никуда!.. Свисток — и мужчины в черных костюмах, нормальные мужчины, джентльмены, устремились куда-то мимо нас — они бежали!

Наконец мы занимаем места в карете и вырываемся из здания вокзала на запруженные экипажами грязные улицы. Ричард замечает, что мне не по себе.

— Вас пугают улицы? — спрашивает он. — Боюсь, мы увидим и похуже. А чего вы ожидали? Это город, где солидные господа живут бок о бок со всяким сбродом. Не обращайте внимания. Просто не думайте об этом. Скоро мы приедем в ваш новый дом.

— В наш новый дом, — говорю я. А сама думаю: «Там, за закрытыми дверями и задернутыми шторами, я успокоюсь. Вымоюсь, отдохну, высплюсь».

— В наш дом, — поправляется он. И задерживает на мне взгляд чуть дольше, чем следовало бы, потом тянет руку через мое плечо. — Вот, если вид из окна вам мешает... — И опускает шторку.

И снова мы сидим, покачиваясь в такт движению кареты, в душном полумраке. Но теперь звуки Лондона слышны еще отчетливее. Я не вижу города: ни парка, по которому мы едем, ни улиц, на которые сворачиваем. Не вижу, куда везет нас карета: и даже если бы могла глядеть по сторонам, все равно не поняла бы ничего, хотя долго изучала карты Лондона и знаю каждый изгиб Темзы. И когда наконец карета остановилась, я не могла бы сказать, как долго нас везли — я вся ушла в свои ощущения и переживания. «Не раскисай, — твержу я себе. — Черт тебя побери, Мод! Ты ведь к этому стремилась. Ты предала Сью, ты все бросила ради этого. Не раскисай!»

Ричард, расплатившись с кучером, возвращается за багажом.

— Дальше пойдем пешком, — говорит он.

Я сама, без посторонней помощи, вылезаю из кареты и зажмуриваюсь от уличного света, хотя здесь он совсем не яркий: солнца не видно, и небо затянуто облаками — грязно-коричневыми, как свалявшаяся овечья шерсть. Я-то думала, нас подвезут прямо к двери его дома, но вокруг вообще нет домов: тянется лишь какая-то невероятно грязная, убогая улица — по одну сторону высокая глухая стена, по другую — кое-как заляпанные побелкой арки моста. Ричард устремляется вдоль по улице. Я хватаюсь за его руку.

109