Так я подгоняю себя и бегу, бегу... И только уличное движение ненадолго останавливает меня, эти мчащиеся лошади, эти несущиеся во весь опор экипажи. Добежав до очередного перекрестка, я останавливаюсь, потом опрометью бросаюсь в самую гущу экипажей и телег, и, наверное, только из-за того, что я делаю это быстро и решительно — а может, из-за того, что платье на мне такое заметное, — кучера удерживают лошадей и меня не давят. Вперед, только вперед! Помнится, какая-то собака залаяла на меня, вцепилась в юбку. Встречные мальчишки — их двое или трое — улюлюкают, потому что меня к тому времени уже шатает. «Эй, — кричу я им, держась рукой за бок, — скажите, где Холиуэлл-стрит? Как пройти к Холиуэлл-стрит?» — но, заслышав мой голос, они пускаются наутек.
Теперь я иду медленней. Перехожу оживленную улицу. Дома на ней роскошней и выше, но почему-то в глубине, через два проулка, домишки опять облезлые. Куда же теперь? Надо бы спросить, но не сейчас, потом, потом, а сейчас я должна идти, чтобы как можно больше улиц отделяло меня от миссис Саксби, от Ричарда, от мистера Иббза. Какая разница, если я потеряюсь? Я уже и так потерялась...
Потом я прохожу мимо уходящего вверх проулка, вымощенного желтым кирпичом, и вижу на дальнем его конце, поверх полуразрушенных крыш, темный купол и сияющий золоченый крест — собор Святого Павла. Я столько раз видела его на гравюрах — должно быть, и Холиуэлл-стрит где-нибудь рядом. Подобрав юбки, я устремляюсь к нему. В проулке ужасный запах, зато собор так близко! Так близко!.. Нога оскальзывается на кирпичах, они тут покрыты какой-то зеленой дрянью, и вонь с каждым шагом усиливается. Я карабкаюсь все выше — и вдруг чуть не падаю вниз, передо мной открытое пространство, я замираю и стою как вкопанная. Я думала, дальше будет улица или площадь. Но оказалось, я стою на верхней ступеньке каменной лестницы: закручиваясь, она уходит вниз, прямо в стоячую грязную воду. Я вышла на берег реки. Купол Святого Павла рядом, это верно, да только его от меня отделяет река — Темза.
Я стою и смотрю на нее, не то в ужасе, не то в восхищении. Помню, как гуляла раньше по берегу Темзы. В «Терновнике». Помню, как перекатывались ее струи, нетерпеливо бились о берег, тогда мне казалось, что река — так же, как и я, — только и ждет, чтобы вырваться из тесного русла на свободу и понестись... Я даже представить не могла, что она превратится в такое. Тягучее, как отрава. На поверхности болтается какая-то дребедень: клочья сена, деревяшки, водоросли, бумажки, тряпки, куски пробки и пустые бутылки. И не течет, как река, а как море — вздымает волны. А там, где гладь ее перережет вдруг корпус лодки или встанет стеной крутой берег — у каменных лестниц и стен и у деревянных пирсов, что торчат из воды, — она пенится, как скисшее молоко.
Смешение воды и сора; но и тут находятся люди — проворные, как крысы, они налегают на весла, напрягают паруса. То тут, то там по колено в воде, среди колышущегося мусора, бредут вдоль берега босоногие, согбенные женщины, девчонки и мальчишки, как селяне, подбирающие колоски.
Они не смотрят наверх и потому не замечают меня, хотя я минуты две стою и наблюдаю за ними. Однако вдоль всего этого берега тянутся склады, там трудятся мужчины, и как только я их заметила, они тоже увидели меня — вернее, мое платье: сначала просто смотрят, потом начинают махать мне и кричать. Я словно вдруг очнулась от спячки. Поворачиваюсь — и сбегаю по желтому кирпичному спуску назад, на улицу. Иду по ней. Я заметила мост, по которому можно добраться до собора Святого Павла, но мне все кажется, что я слишком уж низко спустилась, и не знаю, какая дорога ведет вверх, к берегу: улицы, по которым я теперь иду, узкие, немощеные, в лужицах стоялой воды. И тут тоже мужчины — такие же, как в лодках и возле складов, так же точно они пытаются привлечь мое внимание, свистят, иногда окликают, но и не трогают. Я прикрываю лицо рукой, стараюсь идти быстрей. Наконец замечаю мальчика, одетого как прислуга. «В какой стороне мост на другой берег?» — спрашиваю его. Он показывает рукой на лестницу и смотрит, как я по ней взбираюсь.
Все на меня глядят — мужчины, женщины, дети, — даже здесь, где опять людно и дорога запружена экипажами, даже здесь они смотрят. Я уж подумываю о том, чтобы оторвать кусок подола и прикрыть им голову. Или милостыню попросить. Если бы только знать, сколько надо просить — сколько тут стоит шляпка и где ее можно купить, — я бы так и сделала. Но я ничего не знаю, ничего и потому продолжаю шагать вперед. Подошвы моих домашних туфель, похоже, вот-вот оторвутся. «Не думай об этом, Мод. Если ты начнешь об этом думать, ты заплачешь». Потом дорога впереди забирает вверх, и я снова вижу маслянистый блеск воды.
Вот и мост наконец! Я прибавляю шаг. Но от быстрой ходьбы туфли скорее рвутся, и вскоре я вынуждена остановиться. Здесь, в стенном проеме у самого начала моста, есть низкая скамейка, к ней привязан пробковый пояс — его надо бросить, как предупреждает табличка, тем, кто внизу на реке нуждается в помощи.
Я присаживаюсь. Мост выше, чем мне представлялось. Я никогда не забиралась так высоко! От этой мысли у меня кружится голова. Я ощупываю порванную туфлю. Имеет ли право женщина, находясь в людном месте, на мосту, щупать свою ногу? Ответа я не знаю. Экипажи несутся мимо меня сплошной массой, быстро и непрерывно, как ревущий поток. Что, если сейчас появится Ричард? Я снова прикрываю лицо рукой. Еще минуточку — и надо идти. А как солнце печет! Еще минуточку посижу, отдышусь. Закрываю глаза. Пусть смотрят теперь — я все равно их не вижу.