Тонкая работа - Страница 93

— Позвольте мне вас проводить, — говорит он.

Дядя не смотрит на нас — он занят своим делом. В руках у него перочинный ножик с перламутровой ручкой, старинное лезвие изогнуто серпом, он чистит им яблоко — маленькое горькое яблоко, какие во множестве растут у нас в саду.

Убедившись, что дядя не смотрит на нас, Ричард бросает на меня выразительный взгляд. Но тон его по-прежнему подчеркнуто вежлив.

— Хотел бы спросить вас, намерены ли вы продолжать уроки рисования, раз я вернулся? Мне бы хотелось продолжить.

Он ждет, что я скажу. Но я молчу.

— Могу я, как обычно, прийти к вам завтра?

Я опять не отвечаю. Он чуть приоткрыл передо мной дверь, но удерживает ее, так что я и рада бы выйти, да не могу. Теперь он качает головой.

— Вы чересчур скромны, так не годится, — говорит он, но я понимаю, что в мыслях у него другое: «Вы должны быть твердой!» — Вы ведь сильная, правда?

Я киваю.

— Ну и хорошо. Я зайду за вами в обычный час. Покажете мне работы, которые выполнили в мое отсутствие. Осмелюсь сказать, что еще немного усилий — и кто знает? Думаю, вскоре вы удивите дядюшку своими познаниями и мастерством. Как вы сами считаете? Хватит нам двух недель? Или, на худой конец, трех?

И вновь от его дерзости, от его напора во мне поднимается ответная горячая волна, но сквозь нее или рядом с ней пробивается странное ощущение, которое и не знаю как назвать, — что-то вроде паники. Он ждет, что я скажу, а я не решаюсь. Мы ведь тщательно все спланировали. Одну мерзость уже сделали. Остается сделать следующую. Я знаю, чего сейчас от меня ждут. Я знаю, что должна притворяться влюбленной в него, потом открыться Сью. Только и всего! Я так ждала этой возможности! Как долго, с тоской глядя на стены этого дома, я думала про себя: пусть бы они рухнули и я оказалась бы на свободе! Но день моей свободы приблизился, а я почему-то сомневаюсь. А почему — даже сказать боюсь. Я смотрю на нож в дядиной руке, на перламутровую рукоятку, на яблоко, которое с такой легкостью уступает ножу свою оболочку.

— Думаю, три недели, — выдавливаю я наконец. — Может быть, и больше, если я не буду уверена, что готова.

Красивое лицо его искажает мимолетная гримаса гнева, но голос, когда он заговорил, звучит предельно вежливо:

— Вы скромничаете. Не преуменьшайте свои таланты. Трех недель хватит за глаза, уверяю вас.

Наконец он открывает дверь, пропуская меня вперед. Я не оборачиваюсь, но, поднимаясь по лестнице, точно знаю, что он смотрит мне в спину, словно желая убедиться, что со мной ничего не случится, — как истинный дядюшкин друг.

Придет время, и он будет еще заботливее, но пока все снова катится по накатанному руслу. С утра он работает с гравюрами, потом поднимается наверх давать мне уроки рисования, чтобы побыть со мной наедине: поглядывает умильно, воркует нежно, пока я вожу кистью по листу, — словом, старательно изображает влюбленного.

Все опять как прежде — разве что Агнес исчезла, а вместо нее теперь Сью.

А Сью — это вовсе не Агнес. Она кое-что знает. Она знает, зачем она здесь. Знает, что должна делать. Должна прислушиваться и следить, как бы мистер Риверс не подошел к ее госпоже слишком близко, не нашептал бы украдкой чего недозволенного. А еще она знает, что, когда он это делает, ей следует отвернуться и притвориться глухой.

И она отворачивается — я вижу, как отворачивается, но краем глаза все-таки подглядывает: ловит наше отражение в зеркале или на оконном стекле, следит даже за нашей тенью!

Комната, которую я за долгие годы изучила как свои пять пальцев, как узник тюремную камеру, кажется мне теперь совсем другой. В ней так много блестящих поверхностей — и глаза ее следят за мной отовсюду.

Когда я ловлю на себе ее взгляд, он ровным счетом ничего не выражает, но с Ричардом, замечаю я, они понимающе переглядываются, и я не в силах глядеть на нее...

Потому что, конечно же, хоть она и много знает, да только знание это фальшивое и бесполезное, меня ужасает, как она лелеет эту свою тайну. Она не подозревает, что она — самый главный винтик в нашем плане, вокруг чего все вертится; она-то считает, что этот винтик — я. Ей и невдомек: Ричард, делая вид, что обманывает меня, смеется над ней, что, кинув ей пару слов или улыбнувшись, он тут же поворачивается ко мне и в открытую ухмыляется или гримасничает.

И если раньше, когда он дразнил Агнес, у меня возникало желание тоже ее помучить, теперь этого нет. Присутствие Сью меня сковывает — и я то вдруг пускаюсь безрассудно, вслед за Ричардом, изображать бурную страсть, а то начинаю смущаться под ее пристальным взглядом. То целый час я смелая и уверенная, то кроткая и застенчивая, а потом, когда ему пора уже уходить, начинаю дрожать. Я боюсь, что сама себя выдам, а она принимает внезапную дрожь или учащенное дыхание за проявление влюбленности.

Ричард, однако, так не считает — для него это явно признак того, что я дала слабину.

Так тянутся дни: вот первая неделя миновала, пошла вторая. Я чувствую его недоумение и растущее нетерпение: оно накапливается, и ему нет выхода — он злится. Смотрит на мою работу и качает головой.

— Боюсь, мисс Лилли, — говорит он, причем не раз и не два, — что вам не хватает уверенности. Я-то полагал, у вас рука тверже. Думаю, что месяц назад она и была тверже. Только не говорите, что забыли все наши уроки в мое отсутствие. Столько труда затрачено! Вам следует знать, что, когда художник пишет, он делает это твердой, уверенной рукой, сомнения недопустимы. Потому что это ведет к слабости, а это приводило к неуспеху и более сложных композиций. Вы понимаете, что я хочу сказать? Вы меня понимаете?